Как вы видели выше, в России в первых десятилетиях 19 века появи– лись великие писатели мирового уровня. И по какому-то закону после творцов – писателей и поэтов возникли вторичности, которые стали жить за счёт критики первых, самые известные из которых Виссарион Белинский (1811–1848 г.), Александр Герцен (1812–1870 г.) и Николай Огарев (1813–1877), почти одногодки. Есть писатели и поэты, которые пишут для людей, а появились между писателями и людьми критики, которые решили объяснить всем людям или самым неграмотным и глупым творчество первых, их талантливость или бездарность. Это как людям решили объяснить Бога посредники-священники каждый в меру своего ума и совершенства или несовершенства.
По поводу вторичностей можно озвучить много иронических метафор и аллегорий, но попытаемся понаблюдать за этим историческим явлением, и как появляются критики, хорошо демонстрирует биография первого из них – Белинского. И в этом есть что-то символическое: умирает творец А. Пушкин и на арену вышел его антипод – критик, западник и космополит В. Белинский.
Студент В. Белинский пытался писать стихи – не получилось. Затем в 19 лет попробовал пародировать своего кумира Шиллера и опять стать творцом, – и написал драматическую пьесу “Дмитрий Калинин”, которую не только университетские профессора, но и читатели признали пошлой, бездарной и безнравственной. Причем Белинский решил написать эту пьесу не потому, что это была внутренняя необходимость выговориться о чём-то, что решил порадовать читателей красивой историей и талантливым языком, или поделиться с читателями каким-то открытием в жизни или обнаруженной мудростью, а ведомый “лестной сладостной мечтой о приобретении известности” и чтобы “разжиться казною”. Не получилось, мечта рухнула, Белинский понял – таланта у него нет и от расстройства слег в больницу.
После этого обозлился, стал винить во всем общество и власть, – в результате его выгнали из университета. Полтора года бездельничал и шатался, а затем в 23-летнем возрасте решил из своего нигилизма и критического отношения к жизни извлечь пользу – стал писать критические статьи, обсуждая писателей, поэтов и их произведения.
Чтобы набраться мудрости, Белинский вошел в кружок Станкевича по изучению философии.
И здесь интересно наблюдать за его “эволюцией” – вначале стал изучать Гегеля, и вскоре Гегель вытеснил Шиллера и стал его кумиром; затем Белинский стал изучать Фихте, и когда умудрился обнаружить в философии Фихте “не я” радикальную революционность, то его Кумиром стал Фихте, вытеснивший Гегеля. На этом этапе Белинский восхищался бунтарем Лермонтовым, хотя и уважительно относился к А.Пушкину, хотя в статье “Русская литература в 1840 году” написал про литературу в России: “Мы не имеем литературы, как исторического и преемственного сознания русского общества”, – и это уже после смерти Пушкина и многих произведений Лермонтова и Гоголя… И хотя через два года Белинский признал свою глупость, но это говорит о многом – о его низком интеллектуальном уровне, хотя в этот период Белинский чувствовал себя в статусе первого российского критика – богом критики.
Особенно после советского образования, когда самостоятельно изучаешь деятельность Белинского, то диву даёшься – как могли эту посредственность так высоко вознести советские идеологи? – Хотя их идеологическая и политическая подоплека понятна – критиковал порядки при монархии. Но и в советское время знаменитый профессор В. В. Зеньковский (1881–1962) отметил:
“Вокруг имени В. Г. Белинского в русской исторической литературе давно идет горячий, доныне не замолкший спор – преимущественно по вопросу об оценке его значения в истории русской мысли. Ещё недавно Д. И. Чижевский (1894–1977) в своей большой работе “Гегель в России” высказывался в том смысле, что у Белинского репутация совершенно не заслуженная”.
Сомнений в этом никаких нет, особенно после того, как Белинский в том же 1840 году очередной раз ляпнул по поводу знаменитого произведения Грибоедова:
“Чацкие всегда будут смешны для меня, и я буду их делать смешными для многих, не заботясь, что мой приятель примет эти нападки за личность и оскорбится ими”.
Не только этой ошибочной оценкой, но и наглым хамством Белинского возмутились многие его современники и прозвали его – “неистовый Виссарион”.
На этом пути критики вся и всех “неистовый” Белинский познакомился с утопическими взглядами Сен-Симона, и в результате Сен-Симон столкнул с пьедестала Фихте и стал кумиром Белинского настолько, что поглотил “и историю, и религию, и философии” все вместе взятые, и Белинский стал социалистом. И как свидетельствовал Гончаров (“Заметки о личности Белинского”), “прогрессивный” Белинский много говорил о коммуне, о коммунизме, “когда самое название “коммуны” было ещё для многих ново”.
И теперь “сильно поумневший” Виссарион сказал свои знаменитые фразы:
“Но смешно и подумать, что это может сделаться само собой, временем, без насильственных переворотов, без крови…”, “Люди так глупы, что их насильственно надо вести к счастью. Да и что кровь тысячей в сравнении с унижением и страданием миллионов”.
Эти кровавые убеждения стали бодрящими тезисами и аксиомами всех “неправильных” масонов, террористов и революционеров во всем мире и пролили так много крови… Только на деле, в жизни – как это показали очень убедительно французские революции и особенно русские – унижаются и страдают миллионы, а “кайфует” несколько тысяч насильников, фашистов, назвавших себя демократами и либералами.
Почему кто-то называл Белинского – “белым генералом русской интеллигенции”? Это какая-то издевка, неудачная шутка, – это чёрный кровавый поручик.
Дальнейший “прогресс” В. Белинского виден в 1841 году в его письме к Боткину:
“Я понял и Французскую революцию и её римскую помпу… Понял и кровавую любовь Марата к свободе, его кровавую ненависть ко всему, что хотело отделяться от братства с человечеством…”.
Как видите – это уже опасная для людей патология, это уже пациент психиатров и лечебниц. И фамилией этого опасного сумасшедшего фанатика и сегодня названы десятки улиц почти во всех российских городах и даже город…
Через двадцать лет после этих высказываний Ф. Достоевский попытался объяснить доходчиво литературным языком происходящие опасные процессы в обществе – превращение на примере своего “беса” Шигалёва из монстра-нигилиста в монстра– коммуниста. Поэтому и Н. Бердяев в 20-м веке с полным правом сказал:
“В Белинском был уже потенциальный марксист..”, “Белинский предшественник большевистской морали…”.
Можно даже утверждать, что В. Белинский опередил Карла Маркса с его коммунизмом, пока тот ещё ждал, пока появится Энгельс и расскажет, что на планете есть такой класс – пролетариат. Их совпадение объясняется тем, что оба исходили из масонской идеологии “равенства, братства и интернационализма” и из отрицания действительности, в частности – государства как эволюционного способа организации жизни общества, семей, индивидов. И, как и Маркс, Белинский ничего конкретного не предложил вместо разрушения и крови, и после разрушения и крови…
На примере Белинского, Огарева, Герцена мы наблюдаем дальнейшее развитие (“прогресс”) процесса преклонения перед Западом (и в связи с этим разделение общества на две разные смысловые части), начатого Петром Первым.
Похоже, “неистовый” Виссарион пытался дальше “прогрессировать” и в письме тому же Боткину писал: “Отрицание – мой Бог…”, то есть он заменил настоящего Бога своим, а свой нигилизм превратил в свою религию. К. Маркс, правда, пошел дальше и технологичнее – отринув настоящего Бога, объявил новым богом прессу и журналистов.
Но вскоре в результате философских исканий на этом направле– нии Белинский попал в мрачный тупик, как пытаются объяснить его поклонники – у Белинского случился душевный кризис, поэтому он стал ненавидеть Жизнь и писал о ней: “Жизнь – ловушка, а мы мыши… к чему всё на свете и зачем: ведь все мы помрем и сгинем, для чего же лю– бить, верить, надеяться… умирают люди, умирают народы, умрет и наша планета”. – Эдакий маленький Люцифер с убогим фатальным сознанием, протестующий против Бога. И в поисках выхода из этого мрачного тупика Белинский обратил внимание на “женский вопрос” и стал экспериментировать с женщинами, с ними искать смысл жизни.
И на этом этапе своих поисков Белинский прочитал рассказы под названием “Мельхиор” (1832 г.) освободившейся из монастыря и упивающейся свободой “без нелепых предрассудков” на лоне фран– цузских революций Жорж Санд (Авроры Дюпен). И Сен-Симон тут же слетел с пьедестала в голове Белинского, и на его место уселась знаток женских душ мадам Санд со своими тезисами:
“Бросим вызов всему миру, и пусть душа моя погибнет. Будем счаст– ливы на земле, разве счастье быть твоей не стоит того, чтобы заплатить за него вечными муками” (“Валентина”).
Здесь для В. Белинского было и родное бунтарство и протестный “героизм в объятиях”, и в этом – вызов обществу и власти, и в этом философское укрытие от общества и власти и удобно-приятный смысл жизни:
“Быть может, он (человек) лучше отвечал бы намерениям Творца, если бы просто наслаждался настоящим”, – подсказывала нежно Ж. Санд.
“Эта женщина постигла таинство любви”, – восхищался новым кумиром В. Белинский, теперь для него подруга Шопена и многих французов была всем и вся – “Мы счастливы, очи наши узрели спасение наше, и мы отпущены Владыкою, мы дождались знамений…” – в каком иступленном трансе писал прозревший и постигший какие-то глубины В.Белинский, молясь на новую икону. И бросился искать похожую женщину, – нашел, и даже в 1843 году женился.
И когда после достижения и утоления В. Белинский в 1845 году вернулся к активной публичной критике, то вдруг напал на давно почив– шего старика Г. Державина, назвав его “поэт наивного эпикурейства”. Белинский со своим своеобразным пониманием Бога теперь просто не мог не наскочить и атаковать выдающегося православного мистика, метафизика Николая Гоголя.
Он и раньше его ненавидел, не переносил его “дух”, его духовность, “Светоч” В. Белинский в письме Боткину ещё в 1842 году писал:
“Страшно подумать о Гоголе: ведь во всем, что он писал – одна натура, как в животном. Невежество абсолютное. Что наблевал о Париже-то”.
В этом же письме Белинский сетовал, что “Выбранные места” Гоголя – это “артистически рассчитанная подлость”, и с какой-то непонятной завистью написал, что об очень религиозном Гоголе, что он “всю жизнь обманывал Бога, а при смерти надул сатану”, и подло объяснял, что Гоголь своей работой “Выбранные места из переписки с друзьями” хотел понравиться царю; В. Белинский почему-то не допускал, что Гоголь может быть убежденным государственником. Белинский до 1845 года в переписке и в разговорах с друзьями и знакомыми пытался Гоголя очернить, дискредитировать, но публично это сделать боялся, и даже публично, в своих статьях хвалил Гоголя. Но “эволюция” Белинского на месте не стояла и через несколько лет он понял, благодаря Жорж Санд, суть счастья и смысл жизни и необыкновенно осмелев в начале – увидел в “Мертвых душах” Н. Гоголя общественную опасность:
“Великая ошибка для художника писать поэму, которая может быть возможна в будущем и нам как-то страшно…”.
И попутно Белинский ввел нарицательное понятие “славянофил” как синоним дремучести и отсталости:
“В Калуге столкнулся я с Иваном Аксаковым. Славный юноша! Славянофил. Славянофил, а так хорош, как будто никогда не был славянофилом”.
Нормальные и порядочные люди в обществе просто терпеть не могли этого полуграмотного хамоватого остряка выскочку, и профессор Московского университета преподаватель истории и литературы Шевырев написал разгромную критическую статью о горе-критике Белинском, в которой назвал его: “рыцарь… в забрале и маске с медным лбом”. В ответ Белинский написал желчно-оскорбительную статью под названием “Педант”. После этого общественность ещё более возмутилась этим непорядочным человеком.
И гонимый всеобщим презрением Белинский оставил идею издания сборника своих статей под многоговорящим названием “Левиафан”, и был вынужден покинуть столицы и пуститься в путешествие по российским городам вместе с гастролирующим театром. А затем нашелся спонсор, и Белинский осуществил свою заветную мечту – покинул Россию и уехал на Запад, в любимую Европу.
И совершенно свободный от российского общества и его мнения Белинский перед своей смертью откровенно показал свою отвратительную сущность – смело и размашисто бросил кучу дерьма в Николая Гоголя в своём публичном письме по поводу новой книги Н. Гоголя “Выбранные места из переписки с друзьями”, в которой Гоголь ратовал о личном совершенствовании человека, к этому выводу, кстати, в конце жизни пришел даже друг Белинского А. Герцен.
А Белинскому, по скудности его ума, этого не дано было понять и он, назвав Н. Гоголя “проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов”, наконец-то выговорился и написал:
“Неужели Вы, автор “Ревизора” и “Мертвых душ”, неужели Вы искренне от души, пропели гимн гнусному русскому духовенству, по– ставив его неизмеримо выше духовенства католического. Положим, Вы не знаете, что католическое духовенство было чем-то, между тем как пра– вославное духовенство никогда, ничем и нигде не было…” и т.п.
Интересно, что и сейчас, в 21 веке, по советской инерции почти во всех книгах и учебниках “слепые” ученые – профессора и академики пишут только выспреннюю хвалу Белинскому и стандартную “аксиому”:
“Белинский указал путь – по которому должна идти литература”, или – “Фигура В. Г. Белинского, прожившего недолгую жизнь, и в самом деле замечательна как для того периода, так и для русской культуры вообще. Белинский верил в буржуазное будущее Отечества”, – написала группа ученых во главе с В. И. Коровиным в 2004 году в учебнике по литературе для старшеклассников, как видим, удачно приобщив Белинского к новым российским реалиям, и ни одного слова критики в адрес “безгрешного” “героя”. Как будто – не появись Белинский – и после Пушкина, Лермонтова и Гоголя не было бы в России – Тургенева, Некрасова, Салтыкова-Щедрина, Фета, Лескова, Достоевского, Толстого, Чехова…
Абсурд, глупейшее заблуждение и самовнушение.
Линию, идеологию и политику Белинского продолжили его “братья по духу” из “западной партии” – Герцен, Огарев, Писарев, Добролюбов; и “эволюционная” вершина этой цепочки, пожалуй, закончилась критиком, публицистом, полу-философом и полу-писателем, дождавшимся торжества либеральных идей – Василием Розановым, который дерзко “по-белински” в начале 20-го века писал о Гоголе:
“холодный человек”, “волшебник микрокосма, преуменьшенного мира, какого-то пришибленного, раздавленного, плоского и даже только линейного, совершенно невозможного и фантастического, ужасного и никогда не бывшего”, “дьявол вдруг помешал палочкой дно: и со дна пошли токи мути, болотных пузырьков… Это пришёл Гоголь. За Гоголем всё. Тоска. Недоразумение…”, “Появление Гоголя было большим несчастьем для России, чем всё монгольское иго… В Гоголе было что-то от трупа”, “В сущности, везде Гоголь рисует анекдот и “приключение”… Мощь формы и бессилие содержания, резец Фидиаса, приложенный к крохотным и, по существу, никому не нужным фигуркам, – это поразительно у Гоголя”.
По убеждению Розанова – если из русской литературы “выключить Гоголя”, то вообще было бы всё намного лучше.
Но к 1914 году, после убийства Столыпина, В. Розанов и в самом деле неплохо эволюционировал, поумнел, прозрел и с ужасом начал кричать о надвигающейся революционной катастрофе, и революционная волна накрыла его и его семью, дождался своего идеала молодости и исполнения мечты всех западников в России, и, сидя в страшной ни– щете и голоде, наблюдая как пришлые из разных европейских столиц кучерявые либералы громоздят в России горы трупов, и как льются реки русской крови, в 1919 году признал в письме к Струве свой проигрыш Н. Гоголю:
“Я всю жизнь боролся и ненавидел Гоголя: и в 62 года думаю: “Ты победил, ужасный хохол”. Нет, он увидел русскую душеньку верно, хотя и пробыл в России всего несколько часов”.
Ещё несколько лет до этого письма в записях Розанова появилась такая фраза о Гоголе – “выразил всю суть России. А ведь почти и не жил в ней, нехристь…”. На этот раз он Гоголя “нехристью” уже не называл.
Герцен рассказывал одну потешную историю о своём друге Белинском Ф. Достоевскому, который написал её в “Дневнике писателя” (1873 г.):
“Раз, когда я был в Петербурге, затащил меня к себе Белинский и усадил
слушать свою статью, которую горячо писал: “Разговор между господином А.
и господином Б.”. (Вошла в собрание его сочинений.) В этой статье господин
А., то есть, разумеется, сам Белинский, выставлен очень умным, а господин
Б., его оппонент, поплоше. Когда он кончил, то с лихорадочным ожиданием
спросил меня:
– Ну что, как ты думаешь?
– Да хорошо-то, хорошо, и видно, что ты очень умен, во только охота тебе
была с таким дураком свое время терять.
Белинский бросился на диван, лицом в подушку, и закричал, смеясь, что есть
мочи:
– Зарезал! Зарезал!”.
Легко было Белинскому бороться с выдуманным оппонентом-дураком, а вот нарвался он на Ф.М.Достоевского и история получилась интересная. – Ф.М. Достоевский вспоминал:
“Первая повесть моя “Бедные люди” восхитила его (потом, почти год спустя, мы разошлись – от разнообразных причин, весьма, впрочем, неважных во всех отношениях); но тогда, в первые дни знакомства, привязавшись ко мне всем сердцем, он тотчас же бросился с самою простодушною торопливостью обращать меня в свою веру. Я нисколько не преувеличиваю его горячего влечения ко мне, по крайней мере в первые месяцы знакомства. Я застал его страстным социалистом, и он прямо начал со мной с атеизма…
В этот вечер мы были не одни, присутствовал один из друзей Белин– ского, которого он весьма уважал и во многом слушался; был тоже один молоденький, начинающий литератор, заслуживший потом известность в литературе.
– Мне даже умилительно смотреть на него, – прервал вдруг свои яростные восклицания Белинский, обращаясь к своему другу и указывая на меня, – каждый-то раз, когда я вот так помяну Христа, у него всё лицо изменяется, точно заплакать хочет… Да поверьте же, наивный вы человек, – набросился он опять на меня, – поверьте же, что ваш Христос, если бы родился в наше время, был бы самым незаметным и обыкновенным человеком; так и стушевался бы при нынешней науке и при нынешних двигателях человечества”.
Это “оригинальное” предположение В. Белинского Ф.М. Достоевский попытался убедительно опровергнуть в своём знаменитом произведении “Идиот”, где он показал, как непросто нравственному человеку (князь Л. Мышкин) жить в современном безнравственном обществе. Причем, – это касалось середины 19 века, а каково было бы ему в начале 21 века?…
Ф.М. Достоевский не сразу понял большую опасность В. Белинского для российского общества:
“Действительно правда, что зарождавшийся социализм сравнивался тогда, даже некоторыми из коноводов его, с христианством и принимался лишь за поправку и улучшение последнего, сообразно веку и цивили– зации. Все эти тогдашние новые идеи нам в Петербурге ужасно нрави– лись, казались в высшей степени святыми и нравственными и, главное, общечеловеческими, будущим законом всего без исключения человече– ства. Мы еще задолго до парижской революции 48 года были охвачены обаятельным влиянием этих идей. Я уже в 46 году был посвящен во всю правду этого грядущего “обновленного мира” и всю святость будуще– го коммунистического общества еще Белинским. Все эти убеждения о безнравственности самых оснований (христианских) современного общества, о безнравственности религии, семейства; о безнравственности права собственности; все эти идеи об уничтожении национальностей во имя всеобщего братства людей, о презрении к отечеству, как к тормозу во всеобщем развитии, и проч. и проч. – всё это были такие влияния, которых мы преодолеть не могли и которые захватывали, напротив, наши сердца и умы во имя какого-то великодушия.
Во всяком случае тема казалась величавою и стоявшею далеко выше уровня тогдашних господствовавших понятий – а это-то и соблазняло. Те из нас, то есть не то что из одних петрашевцев, а вообще из всех тогда зараженных, но которые отвергли впоследствии весь этот мечтательный бред радикально, весь этот мрак и ужас, готовимый человечеству в виде обновления и воскресения его, – те из нас тогда еще не знали причин болезни своей, а потому и не могли еще с нею бороться”.
Но затем уже повзрослев и поумнев, Ф.М. Достоевский стал жестко сражаться с Белинским:
“Но, как социалисту, ему прежде всего следовало низложить христианство; он знал, что революция непременно должна начинать с атеизма. Ему надо было низложить ту религию, из которой вышли нравственные основания отрицаемого им общества. Семейство, собственность, нравственную ответственность личности он отрицал радикально. (Замечу, что он был тоже хорошим мужем и отцом, как и Герцен.) Без сомнения, он понимал, что, отрицая нравственную ответственность личности, он тем самым отрицает и свободу ее; но он верил всем существом своим (гораздо слепее Герцена, который, кажется, под конец усумнился), что социализм не только не разрушает свободу личности, а, напротив, восстановляет ее в неслыханном величии, но на новых и уже адамантовых основаниях…
Тут оставалась, однако, сияющая личность самого Христа, с которою всего труднее было бороться. Учение Христово он, как социалист, необходимо должен был разрушать, называть его ложным и невежественным человеколюбием, осужденным современною наукой и экономическими началами; но все-таки оставался пресветлый лик богочеловека, его нравственная недостижимость, его чудесная и чудотворная красота. Но в беспрерывном, неугасимом восторге своем Белинский не остановился даже и перед этим неодолимым препятствием, как остановился Ренан, провозгласивший в своей полной безверия книге “Vie de Jйsus”, что Христос все-таки есть идеал красоты человеческой, тип недостижимый, которому нельзя уже более повториться даже и в будущем.
„Да знаете ли вы, – взвизгивал он раз вечером (он иногда как-то взвизгивал, если очень горячился), обращаясь ко мне, – знаете ли вы, что нельзя насчитывать грехи человеку и обременять его долгами и подставными ланитами, когда общество так подло устроено, что человеку невозможно не делать злодейств, когда он экономически приведен к злодейству, и что нелепо и жестоко требовать с человека того, чего уже по законам природы не может он выполнить, если б даже хотел…“
Кругом меня были именно те люди, которые, по вере Белинского, не могли не сделать своих преступлений”.
И этих опасных людей больных “болезнью Белинского” Ф.М. Достоевский показал в своих знаменитых произведения “Преступление и наказание” и “Бесы”.
Как вспоминал Ф. Достоевский – Белинский был достаточно смешным “Наполеоном”:
“Мы пошли вместе. Он, помню, сказал мне дорогою: “А вот как зароют меня в могилу (он знал, что у него чахотка), тогда только спохватятся и узнают, кого потеряли”.
По-моему Н. Данилевский заметил, что Белинский всё-таки прогрессировал, и если бы не умер – то перевернулся бы на 180 градусов – пришел бы неизбежно к славянофильству. Но лично хорошо знающий Белинского знаток человеческих душ Ф.М. Достоевский был другого мнения:
“О, напрасно писали потом, что Белинский, если бы прожил дольше, примкнул бы к славянофильству. Никогда бы не кончил он славянофильством. Белинский, может быть, кончил бы эмиграцией, если бы прожил дольше и если бы удалось ему эмигрировать, и скитался бы теперь маленьким и восторженным старичком с прежнею теплою верой, не допускающей ни малейших сомнений, где-нибудь по конгрессам Германии и Швейцарии или примкнул бы адъютантом к какой-нибудь немецкой m-me Гёгг, на побегушках по какому-нибудь женскому вопросу”.
И только большевики, советские идеологи возвели В. Белинского в “героя” и присвоили ему статус выдающегося интеллектуала. И на этом можно закончить рассматривать “достижения” В. Белинского.
Обобщая тенденцию раскола после Петра Первого и образование тенденции преклонения перед Западом, и соответственно оголтелой критики России и общества, и образование “партии западников” предыдущие исследователи ввели интересное определение – “Орден Русской Интеллигенции” – “О. Р. И.”, ибо они сплоченно действовали, формировали соответственным образом общественное мнение и вели молодёжь к революции, подталкивали к неповиновению российским властям, к террористическим актам и вскоре своего добились. Много внимание этой тематике уделил Б. Башилов.
Впервые русскую прозападную интеллигенцию Орденом Русской Интеллигенции (О. Р. И.) назвал биограф Пушкина П. В. Анненков, который заметил что, что формально эта интеллигенция не была ничем объединена, но все знали друг друга и, не сговариваясь, действовали консолидировано в одном направлении. “О. Р. И” – это не вся российская интеллигенция, если под понятием “интеллигенции” подразумеваем всех образованных людей, это только часть её, но наиболее агрессивная в смысле – критически настроенная по отношению к своей стране, к своему правительству и одновременно являющаяся прозападной, преклоняющаяся перед Западом. К великому сожалению, эта тенденция вызывала у российской молодежи тогда и теперь, в 21 веке, много симпатий и даже моду быть похожим на Запад и преклоняться перед Западом.
“Идеи Гоголя и славянофилов имели слабый успех среди пред– ставителей русского образованного общества и даже среди духовенства, – объяснял Б. Башилов. – Журнал славянофилов “Москвитянин” и другие издания имели меньше подписчиков, чем основанный Пушкиным “Современник”, по иронии судьбы ставший органом О. Р. И., на страницах которого Белинский предавал анафеме все, что было дорого Пушкину, “выжигая, – по определению Герцена, – кругом всё, что попало” (“Былое и думы”)…
Ни Пушкина, ни Гоголя, ни Хомякова и Киреевского – большинство современников, особенно молодёжь, не считали выдающимися мыслителями, и не интересовались их богатейшим духовным наследством… Призыв к немедленной революционной ломке существующего всегда встретит больший отзвук в сердцах молодёжи, чем призыв добиться улучшения существующего нравственным совершенствованием…”.
Даже самый знаменитый западник А. Герцен в своей книге “Былое и думы”, говоря о славянофилах, признал:
“… они не могли остановить фельдъегерской тройки, посланной Петром, и в которой сидит Бирон и колотит ямщика, чтоб скакал по нивам и давил, то они остановили увлечённое общественное мнение и заставили задуматься всех серьёзных людей. С них начался перелом русской мысли”.
Если было бы так – то не дошло бы до Катастрофы 1917 года.
Публицист М. Спасовский объяснял:
“В сороковых годах происходит окончательное идейное оформление того противоестественного слоя русского образованного общества, который позднее получил наимено– вание русской интеллигенции, но которое правильно назвать Орденом Русской Интеллигенции. Идеологи Ордена Русской Интеллигенции постарались внушить, что понятие “русская интеллигенция” и “русское образованное общество” совпадают, но они не могут совпадать. Цель русского образованного общества, как и образованного общества всякой другой страны, – создание культурных ценностей в национальном духе. Цель же О. Р. И. – разрушение Православной церкви, Русского национального государства и борьба со всеми проявлениями самобытной русской культуры… Это политическое образование, по своему характеру напоминающее тайные масонские ордена”.
Боясь третирования доминирующего в общественном мнении “О. Р. И.”, даже знаменитый историк Ключевский читал лекции на исторические темы в Московском университете в одном ключе, в одном духе, а в Московской Духовной Академии совсем в другом, потому что остерегался обратить на себя внимание кислотно-критической и агрессивной прозападной интеллигенции. Повторю “шедевр” веяния “моды” доцента Московского университета Печорина:
Как сладко отчизну ненавидеть И жадно ждать её уничтоженья, И в разрушении отчизны видеть Всемирного денницы пробужденья.
“О. Р. И.” был в середине 19 века, был в 20-м перед Революцией– Катастрофой, есть в России и сейчас, в 21 веке, например, это писатели В. Ерофеев, “вольтерианец” Аксенов, Арбатова, Толстая и огромная армия журналистов, как: Киселев, Латынина, Венедиктов, Сорокина, Соловьёв и т.п.
Можно кратко отметить ещё одного характерного представителя “О. Р. И.”, современника Белинского и его “духовного брата” – сына богатого помещика Н. П. Огарева (1813–1877), который также был очень критически настроен к российской действительности, был фаталистом и сравнивал себя и друзей с кладбищем, также искал смысла жизни в “женском вопросе”, и в результате женщины промотали всё его огромное состояние, доставшееся от отца, причем Огарев, в духе либерализма, дал им свободу от “нелепых предрассудков”, – и они его опозорили на всю Европу, Огарев также уехал из России на свободный Запад и свободно писал о своей Отчизне-России:
Да будет проклят этот край,
Где я родился невзначай.
Уйду, чтоб в каждое мгновенье
В стране чужой я мог казнить
Мою страну, где больно жить…
И, может дальний голос мой…
Накличет бунт под русским небосклоном.
Накликали, воспитали и почву к революции в России подготовили, и даже Огарев надавил на Герцена, чтобы отдал “спонсорские” деньги знаменитому террористу С. Г. Нечаеву (1847–1882) – и что из этого вышло? А “больной на голову” Н. Огарев умер в нищете на самом “дне” Англии.
В следующей главе познакомимся лучше с выдающимся русским человеком – патриотом, славянофилом и глубоким религиозным мистиком Николаем Гоголем, который тоже критиковал…