Соберём основные труды Василия Васильевича Розанова (1856–1919 гг.), труды посвящённые его трудам, например, в 2001 г. издана хорошая правдивая книга о Розанове Александра Николюкина, другие книги и различные мемуары, и приступим к исследованию.
Розанов родился в 20 апреля 1856 г. в русской семье в городке Ветлуга Костромской губернии, учился в Симбирске, в Нижнем Новгороде, в Московском университете. Работал преподавателем словесности, истории и географии в Елецкой гимназии и чиновником в Государственном Контроле. В начале XX века В. Розанов начал печатать фельетоны и статьи в “Новом времени”.
Интересно, – молодой человек в России, решивший в 80–90-х годах XIX века серьёзно заняться литературой или философией, – с чего начнёт? В каком направлении решит продвинуть философскую мысль?
Будет ли он продолжать философские искания последних европейских философов Шопенгауэра и Ницше, или детально разберётся в достижениях своих великих земляков – Хомякова, Толстого, Соловьёва, Леонтьева, Достоевского?
Молодой Розанов начал с изучения достижений великих мыслителей России и сразу предстал как самостоятельный агрессивный критический мыслитель, а по глубине исследования его результаты оказались, мягко выражаясь, парадоксальными, взглянем на них.
В. Розанов про Хомякова:
“бледно, образ тускл, слова как-то не запоминаются, спутываются”, “Во всяком случае, не у Хомякова русские научились простоте, смирению и любви. Если хотите, они этому больше научились даже у Белинского и Грановского (с последним Хомяков вёл научную полемику)”.
В. Розанов о А. Пушкине и М. Лермонтове: “То, что мы все чувствуем и в чём заключается самая суть – это что Лермонтов был сильнее Пуш– кина и, так сказать, “урожденнее – выше”… Пушкин был немножко terre– a-terre (приземлённый), слишком уж русский, без иностранного”.
В. Розанов о М. Салтыкове-Щедрине:
“Пренесносный Щедрин”, “Как “матёрый волк” он наелся русской крови и сытый отвалился в могилу (о Щедрине)”.
В. Розанов о К. Леонтьеве:
“Славянофил без добродетели”, “Поджигатель”, “хотел бы ввергнуть в борьбу и распрю, даже в страдание”, “диктатор без диктатуры”.
В. Розанов о Н. Гоголе – “холодный человек”, “волшебник микрокосма, преуменьшенного мира, какого-то пришибленного, раздавленного, плоского и даже только линейного, совершенно невозможного и фантастического, ужасного и никогда не бывшего”, “дьявол вдруг помешал палочкой дно: и со дна пошли токи мути, болотных пузырьков… Это пришёл Гоголь. За Гоголем всё. Тоска. Недоразумение…”, “Появление Гоголя было большим несчастьем для России, чем всё монгольское иго… В Гоголе было что-то от трупа”. “В сущности, везде Гоголь рисует анекдот и “приключение”… Мощь формы и бессилие содержания, резец Фидиаса, приложенный к крохотным и, по существу, никому не нужным фигуркам, – это поразительно у Гоголя”.
Такое впечатление, что сам ужасный и неистовый Белинский реинкарнировался в образе В. Розанова. По убеждению Розанова – если из русской литературы “выключить Гоголя”, то картина русской литературы выглядела бы намного лучше. Запомните эту смешную и позорную критику недоумка В. Розанова, и даже его ненависть к Гоголю, потому что в конце этой темы процитирую окончательный вывод Розанова о Николае Гоголе в конце жизни.
Продолжим ещё немного изучать “гениальный” анализ Розанова российских мыслителей:
“У Грибоедова везде недостаёт теплоты; у Тургенева нигде нет религиозного, христианского глубокомыслия… Крылову недостаёт интеллигентности; у Гоголя нет благодушия и простодушия… Наконец, эхо-Пушкин нигде не внедряется в предметы, а, как волна только окатывает их…”.
Положительной оценки у Розанова заслужил только Ф. М. Достоевский, хотя причины этой симпатии сомнительны, – Розанов:
“Ведь, в сущности, все, и Тургенев, и Гончаров, даже Пушкин – писали “немецкого человека” или “вообще человека”, а русского (“с походочкой” и мерзавца, но и ангела) – написал впервые Достоевский”.
Похоже В. Розанов созвучно представлял себя как ангела и мерзавца “в одном флаконе”, но пока в нем долгие годы проявлялся только второй.
По признанию В. Розанова на философские искания его потянуло довольно поздно – в сорокалетнем возрасте как естественный этап его развития, – Розанов:
“В 1895–1896 году я определённо помню, что у меня не было тем. Музыка (в душе) есть, а пищи на зубы не было. Печь пламенеет, но ничего в ней не варится. Тут моя семейная история и вообще отношения к “другу” и сыграли роль. Пробуждение внимания к юдаизму, интерес к язычеству, критика христианства – всё выросло из одной боли, всё выросло из одной точки. Литературное и личное до такой степени слилось, что не было “литературы”, а было “моё дело”… Личное перелилось в универсальное”.
Немного позже уделим наше внимание этому “другу” – некогда вдохновлявшему Ф. М. Достоевского, а через 20 лет В. Розанова.
Поиски “пищи на зубы” привели В. Розанова к Л. Н. Толстому, у которого он побывал в Ясной поляне 6 марта 1903 года. “Проговорили весь день, но не поняли друг друга”, – прокомментировал в своём исследовании А. Николюкин. В. Розанов:
“Когда я говорил с ним (Л. Толстым. – Р.К.), между прочим о семье и браке, о поле, – я увидел, что во всём этом он путается, как переписывающий с прописей гимназист между “и” и “i” и “й”; и, в сущности, ничего в этом не понимает… Ни – анализа, ни – способности комбинировать; ни даже – мысли, одни восклицания. С этим нельзя взаимодействовать, это что-то imbecile…” (слабоумное).
В. Розанова как убежденного демократа и либерала раздражала морально-нравственная позиция Л. Н. Толстого:
“Всякая мораль есть осёдлывание человека. А осёдланному тяжело. Поэтому осёдланные, или моральные, люди хуже неосёдланных…”. – Оригинально, согласитесь.
Розанов в этом случае, вероятно, воображал как Вакула Н. Гоголя оседлал “беса” произведений Ф. М. Достоевского в лице Розанова. Лев Толстой также после встречи высказался о заезжем помериться Розанове: “мало интересен”, “в его писаниях ничего нельзя понять”.
В. Розанов “победно” отомстил за эти слова авторитетного мыслителя, – при жизни Л. Н. Толстого в своей работе “На закате дней” Розанов додумался за три года до смерти Л. Толстого издевательски описать – как будет выглядеть смерть Толстого и реакция публики на это, – чтобы Л. Н. Толстой смог почитать о своих похоронах…
С чувством брезгливости и большого облегчения мы могли бы уже закончить исследование трудов этого выродка и кандидата в великие философы по имени Вася Розанов. Но поскольку в XXI веке в России Васю Розанова вдруг достали из забвения и сделали столпом и основой российской философии, а главное – орудием в идеологии, то придётся подавить все свои неприятные чувства и добросовестно изучить достижения Розанова, чтобы не осталось никаких сомнений. Да и надежда встретить какие-либо перлы мудрости ещё тлеет.
“Такой будет жить “в номерах”, “гостить у приятеля”, но ни к кому не станет “на хлеба”. “Соловьёв харчуется там-то”, – нельзя выговорить, и просто такого не было”, – писал с завистью и одновременно с ненавистью о В. Соловьёве Розанов, которого сильно раздражало чувство собственного достоинства и чести у В. Соловьева, ибо только крохи этого были у Розанова – большого любителя погостить и похарчеваться на халяву у кого угодно, “не глядя на лица” и низко льстя.
Всё это какой-то глубинной и далекой частью своего сознания В. Ро– занов понимал и его “немного” скрежетало, поэтому он спешно подвел себе широкое оправдательное обоснование:
“Все мы, русские, “обыкновенные” и “добрые”. А-бы-ва-те-ли и повинующиеся г. исправнику. Вл. Соловьёв в высшей степени “властей не признавал”, и это было как-то метафизично у него, сверхъестественно; было как-то страшно и особенно”.
В. Розанов не мог в принципе понять Соловьёва и находил этому объяснение – что Соловьёв “был таинственным и трагическим образом совершенно не русский”.
В. Розанов – интеллигентного вида, с жиденькой рыжеватой бородкой, с маленькими поросячьими глазками в очках, получающий наслаждение от того, что он самый обыкновенный обыватель, любящий пожить и пожрать на дармовщинку никак не мог подступиться к вели– кому философу, даже – подпрыгнуть и дотянуться до него, поэтому в своём бессилии “мягко” изгалялся:
“Многообразный, даровитый, нельзя отрицать – даже гениальный Влад. Соловьёв едва ли может войти в философию по обилию в нём вертящегося начала: тогда как философия – прибежище тишины и тихих душ, спокойных, созерцательных (это Розанов о себе) и насла– ждающихся созерцанием умов. Соловьёв же весь был шум и нельзя отрицать – даже суета.
Самолюбие его было всепоглощающее: какой же это философ? Он был ПИСАТЕЛЬ… Какой же это философ… Его полемика с Данилевским, со Страховым… (и т.д.) до того чудовищна по низкому, неблагородному, самонадеянно-высокомерному тону, по отврати– тельному газетному языку, что вызывает одно впечатление: “фуй! фуй! фуй!””.
Да, – В. Соловьев не был мелким газетчиком-журналистом, фельетонистом, типа В. Розанова, он вообще не был газетчиком и не писал для мещан и обывателей. В. Соловьёв ещё в 1894 году в статье “Свобода и вера” очень метко обозвал В. Розанова – “Иудушкой Головлёвым” за “это своеобразное, елейно-бесстыдное пустословие”. Вообще ситуа– ция с В. Соловьевым и В. Розановым напоминала известный сюжет “Слон и Моська”.
В. Соловьёв умудрился “навредить” своим существованием В. Розанову даже в последний год жизни, – когда 26 февраля 1900 года он во всей своей славе, при жизни признанный обществом выдающийся философ, в помещении Петербургской городской Думы в тишине переполненного зала читал публичную лекцию “О конце всемирной истории”. И когда В. Соловьёв, обратившись к своей недавней работе “Краткой повести об Антихристе”, в которой убеждал запугиванием обожаемых Розановым евреев перейти в христианство, стал рассуждать об Антихристе и его разоблачении, – в самый напряженный момент лекции находившийся в зале его “противник” – “разоблаченный” Розанов неожиданно с грохотом упал со стула в сопровождении дружного хохота.
Долго после этого в Петербурге вспоминали Розанову-“антихристу” этот случай и от всей души посмеивались над ним, а сильно “раненый” В. Розанов ещё долго объяснял всем, оправдывался, – что он ничего не испугался, и что к нему ничего не относилось, что он всего-то задремал на скучной лекции В. Соловьёва. Но чтобы В. Розанов задремал на лекции своего злейшего врага, которому очень завидовал, на которого смотрел снизу вверх, и пытался жадно впитать и постигнуть его достижения, и мечтал “переплюнуть” в философии… – в это трудно поверить.
После этого интересно глянуть на достижения самого В. Розанова в философии.
Вот как об этом довольно точно говорит сам В. Розанов: “Я ввел в литературу самое мелочное, мимолётное, невидимые движения души, паутинки быта”, ибо “Смысл – не в Вечном, смысл в Мгновениях”, “У меня есть какой-то фетишизм мелочей. Мелочи суть мои боги” (у Розанова – это: в театре, на собрании, на улице среди проституток и т.д.)
В. Розанов откровенничал: “Первое: как ни сядешь, чтобы написать то-то, – сядешь и напишешь совсем другое”. То есть – не он управлял процессом мышления, а всякие залетные мысли легко уносили его в сторону, как парусную лодку ветром. На эту тему есть хороший пример в его “Уединённом”: “Человек живёт как сор и умрёт как сор”, – почему– то оправдывал свой образ существования В. Розанов и иногда опускался даже до мерзких хамских либеральных выходок:
“Рот переполнен слюной, – нельзя выплюнуть. Можно попасть в старцев”.
Есть похожие “гениальности” Розанова в главном вопросе для рус– ского человека – о смысле жизни в его “Опавших листьях”:
Родила червяшка червяшку.
Червяшка поползла.
Потом умерла.
Вот наша жизнь.
После этих его декадентских “жизнеутверждающих” произведений, скорее всего, читателям не очень то и жить хотелось. Хотя стоит заметить, что даже в этой найденной В. Розановым нише он не был оригинален и поскромничал – не признался что “слизал” тему у В. Соловьёва, который написал много жизнерадостных стихов и в том числе философское шутливое с черным юмором:
В лесу – болото,
В болоте – мох;
Родился кто-то,
Потом – издох.
В. Розанов ухватился за эту понравившуюся краткость и хотел это направление развить.
И получилось у В. Розанова как всегда… – например, краткий зна– менитый афоризм о России:
“Свинья – Матушка”.
Да… – недосягаемы полёты мысли Розанова и его “философии червяшки”, хотя что-то есть в этом грязном беспутном поросенке милое и трогательное…
В. Розанов в конце своей жизни писал в письме Э. Голлербаху:
“Вы знаете, что моё “Уед.” и “Оп. л.” в значительной степени сформированы под намерением начать литературу с другого конца: вот с конца этого уединённого, уединения, c “сердца” и “своей выдумки”, без всякой соц. Демократической сволочи… Лучшее “во мне” (соч.) – “Уединённое”. Прочее все-таки “сочинения”, я “придумывал”, “работал”, а там просто – я” (“червяшка”).
В. Розанов замахивался на многие темы, даже на оригинальные, например, – он пристально пытался изучить половой вопрос. И в начале, возможно, у многих была надежда, что Розанов в этом вопросе двинется дальше Шопенгауэра и Ницше, – и опередит Фрейда. И вот что из этого получилось у самого выдающегося представителя русской интеллигенции в этот исторический период.
В этой теме В. Розанов наконец-то заподозрил своё преимущество перед Соловьёвым:
“Уверен, что хотя “влюблены в него были многие”, но он никого решительно, ни одной девушки и женщины, не “поцеловал взасос”…”.
В. Розанов:
“…купался в Оке и Волге со старшим братом (учитель гимназии) и его товарищем по службе С., – я замечал, что оба они, раздеваясь и входя в воду, “закрывались руками””.
Но у В. Розанова естественное возрастное юношеское любопытство в этом вопросе переросло в длительные философские поиски и 30– и 50-летнего дяденьки. А. Николюкин:
“В начале того же 1881 года, когда умер Достоевский, в жизни Василия Васильевича произошло событие, связанное с именем великого писателя. В первую же зиму в Москве, в декабре 1878 года, он познакомился с Аполлинарией Прокофьевной Сусловой, с которой в начале 60-х годов Достоевский путешествовал по Западной Европе, но жениться на которой из-за её вздорного характера не стал.
Тогда же Розанов записал в дневнике:
“Суслова меня любит. И я её очень люблю. Это самая замечательная из встречающихся мне женщин”…
Вся в чёрном (носила траур по брату), со следами “былой замечательной красоты” – она была “русская легитимистка”, ожидавшая торжества Бурбонов во Франции… Розанов же до этого был “социалистишко” и потянулся к “осколку разбитой фарфоровой вазы” среди мещанства, “учителишек” и вообще “нашего брата”…
В то время в России ещё не существовало высших женских учебных заведений. Женщинам разрешалось временно посещать университет вместе с молодыми людьми… Каждую осень она записывалась в университет как студентка, но лекций никогда не слушала и экзаменов не сдавала.
Она усердно посещала литературные чтения, кокетничала со студентами, посещала их на дому, мешала молодым людям работать, подстрекала их к выступлениям, заставляла их подписывать протесты, принимала участие во всех политических манифестациях, маршировала во главе студентов, носила красный флаг, пела “Марсельезу”, ругала казаков и обращалась с ними вызывающе, била полицейских лошадей, была со своей стороны бита полицейскими, проводила ночь в арестантской и по возвращении в университет её торжественно носили на руках, как жертву “ненавистного царизма”… В то время была в моде свободная любовь. Молодая и красивая Полина усердно не отставала от времени, переходила, служа Венере, от одного студента к другому и думала, что таким образом служит европейской цивилизации. Убедившись теперь в успехе Достоевского, она поспешила разделить новую страсть студентов. Она вертелась около Достоевского и всячески угождала ему”.
В. Розанов:
“Достоевский когда-то о такой женщине писал: “Барыня моя был сладострастна до того, что сам маркиз де Сад мог бы у ней поучиться”… Мне всегда казалось, что это он писал о Суслихе… Мы с ней “сошлись” тоже до брака. Обнимались, целовались, – она меня впускала в окно (1-этаж) летом и раз прошептала: Обними меня без тряпок. Т. е. тело, под платьем. Обниматься, собственно дотрагиваться до себя – она безумно любила. Совокупления – почти не любила, семя – презирала… Меня она никогда не любила и всемерно презирала, до отвращения. И только принимала от меня “ласки”. Без “ласк” она не могла жить”.
Эта женщина была для В. Розанова роковой загадкой, навязчивым половым вожделением, некой грядущей Коллонтай. Ибо то, от чего в начале Розанов был в потрясающем восторге, превратилось в “сплошную муку”, “мистическую трагедию”, в женщину-вамп.
З. Гиппиус (1869–1945 гг.) в мемуарах вспоминала, что первая жена Розанова (Суслова) была очень ревнива:
“Подстерегала его на улице. И когда раз он случайно вышел вместе с какой-то учительницей, тут же, как бешенная, дала ей пощёчину”.
“Суслиха” изменила Розанову с его другом Гольдовским и после этого устроила ему скандал с полицией. Поссорившись из-за чего-то с Гольдовским, она от имени Розанова написала донос на его друга в полицию. Когда Розанов, не зная о случившемся, с невероятными труд– ностями пришёл в тюрьму к другу – друг не подал ему руки. Розанов был в ярости. После скандала “Суслиха” бросила его и уехала в другой город, – для Розанова это был шок и трагедия:
“Я, помню, встал (после обеда спал) и начал умываться – и слёзы градом-градом посыпались у меня”.
Но вскоре реакция Розанова было уже другой:
“Она сама уехала от меня. Ну, тут я отдохнул…”.
Суслова через некоторое время решила вернуться к Розанову, но он был против и бежал от неё – “В другой город перевёлся, только бы она не приезжала”.
Вторая жена Розанова – Варвара Дмитриевна была совсем другой, очень религиозной, православной, и мучилась грехом, что живёт с женатым мужчиной. А Суслова, живя в Крыму, упорно не хотела давать развода, даже когда у Розанова с Варварой Дмитриевной было уже трое детей.
“Что Бог сочетал, того человек не разлучает”, – упорно повторяла Суслова, когда знакомые Розанова приезжали к ней и уговаривали дать развод.
Даже “35 лет спустя” Розанов не переставал “Суслихой” восхищаться:
“Ещё такой русской – я не видал. Она была по стилю души совершенно не русская… И словом, вся – “Екатерина Медичи”…
Лицо её, лоб – было уже в морщинах и что-то скверное, развратное в уголках рта. Но удивительно: груди хороши, прелестны – как у 17– летней, небольшие, бесконечно изящные. Всё тело – безумно молодое, безумно прекрасное. Ноги, руки (не кисти рук), живот особенно – прелестны и прелестны; “тайные прелести” – прелестны и прелестны”.
Тема этой своеобразной любви с “Суслихой” повлияла на “научные” исследования В. Розанова в этой области. Можно прочитать в его письмах – как он наблюдал и любовался своим членом, а будучи уже “женат” второй раз и имея детей, – активно экспериментировал со своими курсистками, и после каждого такого случая клялся, что это была святая любовь.
У В. Розанова в его “Лунных людях” есть название главы “Пол как прогрессия нисходящих и восходящих величин”, дающая надежду на некий научный подход к теме. И вот к какому выводу пришёл Розанов:
“Действительно – “души сливаются” у особей, когда они сопряжены в органах… Мужская душа в идеале – твёрдая, прямая, крепкая, наступающая, движущаяся вперёд, напирающая, одолевающая…”.
Розанов вполне серьёзно пытался вывести математическую формулу половых отношений, но научного открытия у него не получилось. Хотя его глобальный вывод удивляет:
“Связь пола с Богом – большая, чем связь ума с Богом, даже чем связь совести с Богом…”.
Можно смело утверждать, что связь человека с Богом и наоборот многогранна, и до конца человеком не понята и не изучена, но у Розанова эта связь сохранилась почему-то только в одном месте, этим, возможно, объясняется отсутствие разума у Розанова во многих вопросах.
Идеал половых отношений В. Розанов обнаружил у евреек, изучая быт и мудрость евреев, вот что он написал в своей работе “Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови”:
“”Татьяны милый идеал” – один из величайших ложных шагов на пути развития и строительства русской семьи… Я говорю, идеал Татьяны – лжив и лукав…”.
Как видим – оценка Ф. Достоевского и В. Розанова кардинально отличаются. В. Розанов:
“Бедные торговки и сплетницы, несчастные процентщики и ча– совщики в дни труда и забот, – они среди свечей и огней священных воспоминаний в вечер истины (субботний вечер) как бы становятся царями земли… – “возжигают свет новой жизни” не как свиньи и мы…”.
Конечно, – если “червяшка” Розанов признавал себя ещё и свиньёй, то нас считать свиньями точно не стоит.
“Всю жизнь Розанова мучили евреи. Всю жизнь он ходил вокруг – да около них как завороженный, прилипал к ним – отлипал от них, притягивался – отталкивался”, – писала в мемуарах З. Гиппиус.
В 2000 году в нашей стране была издана книга под названием “Василий Розанов и Евреи” авторов Ефима Курганова и Генриеты Монди. Можно предположить, что данную книгу писали в 1997–1999 гг., то есть в расцвет в нашей стране Березовских, Гусинских, Фридманов и иже с ними. То есть экономический захват необходимо было подкрепить ещё и идеологическим.
Авторы этой книги пытались объяснить русским гражданам, что великие русские философы: Соловьёв, Бердяев и Флоренский вовсе не великие философы, а – фашисты. А вот единственный великий философ в России – это Василий Розанов. А вот за что Розанову такие почести станет ясно, если процитировать несколько отрывков из этой книги. Генриетта Монди:
“Розанов оказался не то чтобы дальновидней и прозорливей Вл. Соловьёва и его школы, – он оказался как мыслитель честнее. Он нашёл в себе силы признать, что полумеры бессмысленны, что нужно или отбрасывать условности и открыто признавать собственное варварство, или нужно уживаться с народом Израиля и учиться у него великому искусству национального самосохранения, что сам Розанов и делал. Да, порой он начинал бунтовать, как бы отказываясь от положения вечного ученика. Но исступление проходило, и возвращалось ясное понимание того, что всякая попытка низвергнуть Израиль в бездну означает для русского человека только решительный откат к дикости, к полному озверению”.
Ефим Курганов:
“Отрицать избранность еврейского народа, считать её временной, преходящей – ересь, ведь бог избранность эту не отменил… И христианство было для мыслителя (Розанова) не что иное, как замутнённый источник”.
Е. Курганов:
“Глупо и бессмысленно тягаться с народом, избранным к особому служению (к управлению другими народами) самим Богом, – решил Розанов. – Не об этом надо думать, не заноситься в гордыне… Никто не захотел понять, что Розанов не осуждал, а восхищался (евреями) и завидовал. Суть его позиции можно выразить буквально в нескольких словах: нам бы так”.
Напомню начало этого интереса из признания самого В. Розанова:
“В 1895–1896 году я определённо помню, что у меня не было тем. Музыка (в душе) есть, а пищи на зубы не было. Печь пламенеет, но ничего в ней не варится. Тут моя семейная история и вообще отношения к “другу” и сыграли роль. Пробуждение внимания к юдаизму, интерес к язычеству, критика христианства – всё выросло из одной боли, всё выросло из одной точки”.
На самом деле интерес к вышеперечисленному у Розанова проявился не в сорокалетнем возрасте, а по его же другому признанию гораздо раньше, – Розанов:
“Отроду я никогда не любил читать Евангелие. Не влекло. Напротив, Ветхим Заветом я не мог насытиться… Я вам дам совет изучить хоть поверхностно, еврейское учение именуемое: Талмуд, и тогда узнаете еврея, всего, как он есть, в действительности… Узнав это, и узнаешь сразу всю жизнь еврея с самой колыбели до могилы”, “Только болваны – всемирные историки не догадываются, что без “жидка” гаснет всемирная история”.
В. Розанов писал Гершензону:
“Что касается евреев, то, не думая ничего о немцах, французах и англичанах, питая почти гадливость к “полячишкам”, я как-то и почему-то “жида в пейсах” и физиологически (почти половым образом – В. Роз.) и художественно люблю и, втайне в обществе всегда за ними подглядываю и любуюсь… Мне все евреи и еврейки инстинктивно милы”.
Как мы видели ранее – понятие Родины у В. Розанова было весьма своеобразным – в прямом смысле свинским, и Розанов продолжал уг– лублять это своё базовое определение:
“У нас нет совсем мечты своей родины. И на голом месте выросла космополитическая мечтательность. У греков есть она. Была у римлян. У евреев есть. У французов – “chere France”, у англичан – “Старая Англия”. У немцев – “наш старый Фриц”. Только у прошедшего русскую гимназию и университет – “проклятая Россия””.
Розанов “забыл” добавить – “только у демократов и либералов”.
“Молодой Розанов мучительно искал своё призвание. Как-то ещё до поступления в гимназию, открыв какую-то книжку у брата, он прочёл, что в Индии были две великие поэмы: Магабарата и Рамайана. Он долго стоял (“трясясь”) перед открытой книжкой со слезами в душе: “Ничего в России нет, – нет вот такой Рамайаны и Магабараты… Ничего нет… Бездарный, слабый народ. Не великий духовно и умственно””, – отметил в своём исследовании А. Николюкин.
Соответственно и естественно выглядит у Розанова и критика славянофильства в работе под характерным названием “Поминки по славянофильстве и славянофилах” (1904 г.):
“Всё вообще славянофильство похоже на прекрасно сервиро– ванный стол, но в котором забыли посолить кушанья. И они все, от одной этой ошибки повара, получили удивительно сходный, одно– образный и утомительный вкус; попробовать ещё – ничего, но есть по-настоящему – невозможно. Таковы их стихи, рассуждения, пафос, негодование”.
“Глядя на русскую предреволюционную действительность более реалистически, Розанов не видел каких-либо условий для воскрешения Хомякова. В самом деле, вопрошает он, как что-либо “из Хомякова” стало бы принимать общество, “испивши из чаши Карла Маркса”? Шёл или начинался процесс “политического бешенства”… Нам и Пушкина не надо, потому что он “не ведёт нас на баррикады””, – объяснял в своей книге А. Николюкин.
Фактически перед первой русской революцией Розанов занимался пропагандой иудаизма в журнале “Новый путь”. С 1903 года Розанов печатает серию статей под названием “Юдаизм”.
При этом Розанов прекрасно осознавал действительность, ситуацию в России, и понимал к чему это может привести, но поступал сугубо меркантильно, коньюктурно, научился “самосохраняться”.
Бурные события 1901–1905 гг. Розанов воспринял восторженно, его друг в этот период Андрей Белый в 1906 г. цитирует Розанова:
“”Явились как будто безбожники, а работают как ангелы, посланные Богом”, – удивляется Розанов, и как всегда не доказывает отвлечённо правоты своего удивления, а зарисовывает недавнее прошлое в художественных картинах: вот митинг, Дума, Родичев, вот кадеты, а вот трудовики…”.
К кадетам у Розанова были такие же отношения как к евреям:
“Я согласен, что кадеты почти революционеры: но – с культурой, за которую держатся…”.
После убийства Плеве радостный В. Розанов в лучших традициях “марксистов” издал в Париже произведение под кощунственным названием “Когда начальство ушло”. “Сгорели в пожаре Феникса отечества религия, быт, социальные связи, сословия, философия, поэзия. Человек наг опять. Но чего мы не можем оспорить, что бессильны оспаривать все стороны, – это – что он добр, благ, прекрасен”, – несло Розанова, а второй такой же “интеллигент” – Андрей Белый после вышеприведённой цитаты Розанова с восхищением восклицал: “Это ли не оправдание революции?” Через 13 лет В. Розанов не раз вспомнит эту свою глупость, тупость…
Молодой Н. А. Бердяев в 1907 г. дал точную оценку В. Розанову:
“Хвалёный “мир” Розанова есть кладбище, в нём всё отравлено трупным ядом… Розанов, сотрудник “Русского вестника” и “Московских ведомостей”, начинает флиртовать со стихией революции… Но политическая неосведомлённость, я бы сказал, почти малограмотность мешает Розанову разобраться в существующих политических течениях…”.
Да и в христианстве Розанов никак не мог разобраться – “Он в сущности всегда любил православие без Христа”, – отмечал этот парадокс Н. Бердяев после того как В. Розанов в 1907 году прочитал публичный доклад на свою любимую тематику – “Отчего падает православие”.
Хотя Розанов прекрасно понимал шумливых демократов, многие из которых – террористы, революционеры:
“Все они – сладкие, демократичные. И безжалостные”.
Прекрасно Розанов понимал и их главное оружие –
“Печать – это пулемёт, из которого стреляет идиотический унтер… Печатная водка. Проклятая водка. Пришли сто гадов и нагадили у меня в мозгу, – писал верно о газетах Розанов. – Образовался рынок. Рынок книг, газет, лите– ратуры. И стали писать для рынка. Никто не выражает более свою душу. Никто более не говорит о душе. На этом и погибло всё”.
В. Розанов всё это понимал, но в дружной либеральной стае писал, своё… – свинское вплоть до 1913 года.
Зинаида Гиппиус в этот период была от статей Розанова в восторге, они все печатались и приносили Розанову солидные барыши. Розанов был любимцем её Религиозно-Философского общества и на этом поприще достиг большой похвалы и славы. Розанова даже наградили – увековечили, нарисовав его портрет.
“Превосходным памятником этого увлечения Розановым, говорит, А. Бенуа, остаётся портрет, рисованный пастелью Львом Бакстом, находящийся ныне в Третьяковской галерее, – отметил А. Николюкин. – Увлечение же это имело в данном случае ещё то специальное основание, что Лёвушка, будучи убеждённым евреем, особенно ценил в Розанове его культ еврейства”.
В. Розанов на стороне евреев участвовал даже в некой мировой дискуссии, – в своей работе “Около церковных стен” он выступил в защиту евреев против Иоанна Златоуста и его работы “Против евреев”. 1909 год входил в период, который в учебниках советской эпохи называли периодом разгула реакционных сил. Часть революционеров-террористов была в тюрьмах и каторгах, другая их часть сбежала за границу. Казалось бы в России наступила долгожданная тишина и стабильность, о кото– рой так мечтал Столыпин, и как раз в этом году Столыпин, используя Конституцию, – на 4 дня распустил Государственный Совет, который мешал ему провести нужный для его реформ закон, но на самом деле, как мы наблюдали в предыдущей главе, – в этот период шла упорная идеологическая борьба. И Розанов самым активным образом в ней уча– ствовал на стороне “прогрессивных сил”.
Работа Розанова написанная им в 1909 году “О Песни Песней” – это восторженный гимн еврейской нации. Именно с этого года Розанов обрушился с критикой на русскую православную церковь в статье “Русская церковь”, в книгах: “В тёмных религиозных лучах”, “Тёмный лик”, “Люди лунного света”.
При этом Розанов пришёл к этой критике не в результате какого-то глубинного аналитического поиска, как это произошло у Ницше, Толстого и Флоренского, а по его любимой линии противопоставления – что лучше: иудаизм или христианство. Эти работы естественно нравились “прогрессивным” сторонникам революций, – Максим Горький писал М. О. Гершензону:
“Особенно теплеет, когда В. Розанов в последних своих книгах: “Тёмный лик”, “Люди лунного света”, “Русская церковь” – убедительнейше доказывает, что наше христианство – нехорошо и душевредно”.
Соответственно, как отмечает А. Николюкин, христианский брак по Розанову – это “голое и безлюбовное размножение”, производство “духовных чад Церкви”.
Вполне закономерно, что в своей оголтелой критике христианства В. Розанов не мог не налететь на такого видного специалиста в этом вопросе как Мережковский, – Розанов:
“Мережковский, расшевеливая литературной палочкой, огоньки в сердцах людей, – творит тоже дело Злого духа, без малейшего пони– мания христианства… Это – Достоевский блестел, а – Мережковский около него лепился… Открыв или перелистав его книги, можно прийти в смятение, в ужас, даже – в негодование. “Бог, Бог, Бог, Христос, Христос, Христос”, – положительно нет страницы без этих Имён, именно Имён, не с большой, а с огромной буквы написанных – такой огромной…”.
По отношению к Мережковскому зарвавшегося Розанова несло похамски дальше и ниже:
“ “Идейно” там вы можете говорить что угодно, а как вас положить в одну постель с “курсисткой” – вы пхнёте её ногой. Всё этим и решается. А с “попадьею” если также, то вы вцепитесь её в косу и станете с ней кричать о своих любимых темах, и, прокричав до 4-х утра, все-таки в конце концов совокупитесь с нею в 4 часа, если только вообще можете совокупляться (в чём я сомневаюсь – Роз.). В этом всё дело, мой милый, – “с кем можешь совокупляться”. А разговоры – просто глупости…”.
После подобных выходок “цивилизованному” Розанову трудно, конечно, было сохранить хорошие отношения не только с Мережковским, но и с Гиппиус. Произошёл разрыв. Пробежала первая трещина в отношениях Розанова с “цивилизованным” сообществом, мудрые представители которого никогда не приветствовали такую оголтелую критику христианства, так как исторически и идеологически христианство было ответвлением от иудаизма, еврейское дитя, хотя многие считали его ошибочным, сектантским.
Мережковский в письме к дочери Розанова, уже после смерти Розанова, писал:
“Вы, вероятно, знаете, что между нами были глубокие и сложные отношения. Он знал, что я его люблю… И вместе с тем, между нами лежал тот меч… Всю свою огромную гениальную силу В.В. употребил на борьбу с Христом, Чей Лик казался ему “тёмным” и Кого он считал “Сыном Десницы”, т. е. Злого Духа”.
В этот момент уместно процитировать мнение Леонида Андреева о Розанове в письме к М. Горькому, после того, как Розанов опубликовал без согласия М. Горького переписку между ними:
“Относительно Розанова – да, я удивился, когда прочёл его хвастовство твоими письмами, хотя думаю, что хвастался этот мерзавец пощёчинами. Бывают такие шелудивые и безнадёжно погибшие в скотстве собаки, в которых даже камнем бросить противно, жалко чистого камня”.
Вторая трещина возникла на самом пике юдофильства Розанова и критики им христианства – как логическое продолжение и в результате наблюдательности Розанова:
“…Как зачавкали губами и идеалист Борух, и такая милая Ревека Ю-на, друг нашего дома, когда прочли “Тёмный лик”… Они думали что я не вижу, но я хоть и “сплю вечно”, а подглядел… А Ревека проговорила у Шуры в комнате: “Н-н-н да… Я прочла “Тёмный лик””.
И такое счастье опять на губах, точно она скушала что-то сладкое. Таких физиологических вещиц надо увидеть, чтобы понять то, чему мы не хотим верить в книгах, в истории, в сказаниях. Действительно, есть какая-то ненависть между Ним (Иисусом Христом) и еврейством. И когда думаешь об этом – становится страшно. И понимаешь нуменальное, а не феноменальное: “распни Его”, Тут я сказал себе: “Назад! Страшись!””.
Словно через сильный туман 55-летний В. Розанов наконец-то стал видеть контуры правды.
И надо же было произойти такой “случайности” – именно когда В. Розанов начал смутно прозревать он, естественно – на почве критики христианства, встретился с православным священником и прекрасным философом Павлом Флоренским. И как это иногда бывает – эмоциональный и убеждённый в своей правоте Розанов налетел как волна на скалу… – и разбился. Через некоторое время П. Флоренский стал его другом и авторитетом в философских и религиозных вопросах. Они вместе с Булгаковым принимали активное участие в деятельности “Общества ищущих христианского просвещения”. И В. Розанов стал быстро и резко менять свои давно “устоявшиеся” либеральные взгляды. “Какой был юдофил. А вот – дружба с Ф… – переживала сильно “прогрессистка” Гиппиус. – “Забыл своё влюблённое притягивание к евреям под влиянием Ф.”.
Флоренский был только третьей трещиной между Розановым и “прогрессивным” обществом, но до самой последней секунды жизни Розанова.
Четвёртая трещина между Розановым и обожаемым им еврейским сообществом пробежала, когда В. Розанов в конце 1911 года активно встал в защиту еврейского сообщества в дискуссии по нашумевшему делу Бейлиса, якобы ритуально убившего православного мальчика. Слухи о подобных ритуалах ходили давно и ими пугали в деревнях детей вплоть до середины XX столетия. Не будем здесь пока глубоко искать истину, хотя в истории человечества у многих народов были очень жестокие ритуальные обряды.
Розанов взялся за глубокое изучение этой темы. На это ушло у него три года, книга была издана в 1914 г. При этом одна часть книги писалась им до 1913 г., а вторая после сентября 1913 г., и обе эти части по симпатии-антипатии к евреям оказались разные и показали переломный момент в мировоззрении В. Розанова. В своей работе “Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови” он попытался раскрыть религиозную тайну евреев, связанную с кровью через анализ Священных еврейских книг, расшифровки сефиротов и терафимов. И всё это Розанов объяснил на примере 13 уколов, нанесённых жертвенному мальчику Андрею Ющинскому в виде загадочной (но не для Розанова) пентаграммы.
По делу Бейлиса Розанов признал факт ритуального убийства, но пытался оправдать евреев, обосновывая это на глубинных религиозных отношениях евреев к крови. Журналист и писатель Владимир Крымов по этому поводу заметил о Розанове:
“…будучи уверен, что какие-то секты ортодоксальных евреев употребляют христианскую кровь, он это отнюдь не осуждает, он этим тайно восхищается”.
Понятно, что этим Розанов сделал для евреев “медвежью услугу” и только навредил евреям, которые отнеслись к нему после этого как к опасному дураку – З. Гиппиус:
“По существу, (Розанов) пишет за евреев, а вовсе не против них, защищает Бейлиса – с еврейской точки зрения. Положим, такая защита, такое “за” было тогда, в реальности, хуже всяких “против”; недаром даже “Новое время” этих статей не хотело печатать”.